В четвёртой многопрофильной гимназии создано научное
общество учащихся, которым руководит учитель истории Любовь Николаевна
Овчинникова. Гимназисты открывают забытые страницы норильской истории.
Не так давно <Заполярка> публиковала цикл материалов одной из
учениц Овчинниковой - Лейлы Гадировой - о норильчанах, погибших в
Афганистане. Сегодня мы открываем ещё одну неизвестную страницу в
истории города - <норильского этапа> советского ядерного проекта.
НАЧАЛО АТОМНОЙ ЭРЫ
История советского атомного
проекта началась в 1942 году, когда была создана секретная лаборатория №
2 под руководством Игоря Курчатова. Целью работы лаборатории было
создание первого советского атомного реактора. Проблема заключалась в
том, что собственного урана (для цепной реакции его было нужно не менее
ста тонн) не было. Однако после того как американцы взорвали первые
атомные бомбы в Хиросиме и Нагасаки, стало ясно, что отныне создание
атомной бомбы для Советского Союза представляет проблему не столько
научную, сколько политическую - иными словами, речь шла о том, выживет
ли Советский Союз в противостоянии с Западом, получившим атомное оружие.
Для сосредоточения всех сил на создании советского ядерного оружия
открыли специальный комитет во главе с Лаврентием Берия, а спустя две
недели после взрывов в Хиросиме и Нагасаки появилось первое главное
управление (ПГУ) при Совнаркоме, в задачи которого входило
<инженерное обеспечение> работы советского атомного проекта. Одним
из руководителей ПГУ стал бывший начальник Норильского комбината
Авраамий Завенягин. В ПГУ Завенягин пришёл с должности начальника
секретного Девятого управления НКВД, которое занималось организацией
добычи урановой руды и строительством секретных объектов <урановой
программы>. В мае 45-го Завенягин во главе группы специалистов
побывал в Германии, где искал всё, что было связано с немецкими работами
в области создания ядерного оружия - лаборатории, документы, учёных,
запасы сырья... Итогом <немецкой командировки> стала доставка в
Советский Союз оборудования, около сотни тонн урана и его примесей.
Кроме того, Завенягин привёз в Советский Союз группу немецких
учёных-атомщиков. Одному из них, знаменитому химику Максу Фольмеру,
поручили в кратчайшие сроки наладить производство <тяжёлой> воды,
необходимой для создания атомного оружия. А <стройплощадкой> для
завода по производству <тяжёлой воды> выбрали (хотя и не сразу)
Норильск.
Глава 1. < Макаронка>
ИНОГО ВЫХОДА НЕТ!
Кроме Макса Фольмера, предложившего экономичный способ производства
<тяжёлой> воды, в СССР приехали и другие учёные: физик Г.А.
Рихтер, ведущий учёный фирмы <БАМАГ> В.К. Байерль, барон фон
Арденн - учёный в области спектроскопии, Н. Риль - рудопереработчик. Им
предложили очень высокую (особенно для послевоенной Германии) зарплату,
половина которой переводилась в марки. Одна из участниц проекта, С.М.
Карпачёва, вспоминала: <...А.П. Завенягин потом мне рассказывал, что
все эти учёные вызвались работать над советской атомной бомбой
добровольно, желая таким образом отомстить американцам за варварские
бомбардировки Дрездена и других германских городов>. Завенягин также
обещал немецким учёным свободу передвижения, но Берия, считая всех
немцев шпионами, приказал поставить к ним охрану - <переводчиков>,
которые даже толком не знали немецкого. Целью
работы учёных в Советском Союзе, как уже было сказано, стало экономичное
получение <тяжёлой> воды (D2O). Над аналогичной схемой
производства <тяжёлой> воды работали советские учёные А. Розен и
В. Калинин - сотрудники Минхимпрома (Министерства химической
промышленности). Немцы работали в организованном Завенягиным ВНИИНХ -
Всесоюзном научно-исследовательском институте неорганической химии.
Одним из объектов <программы Фольмера> стало строительство
производственной установки № 476. Сохранился протокол № 40 заседания
Специального комитета при Совете министров СССР, четвёртым пунктом
которого значится <поручить тт. Ванникову, Малышеву, Завенягину,
Курчатову, Борисову, Юдину и Жигалину ещё раз рассмотреть внесённый тт.
Завенягиным, Первухиным и Борисовым проект Постановления Совета
Министров СССР о строительстве установки № 476...>
Документ свидетельствует, что <верхушка> приняла решение:
установка должна быть построена. На документе есть пометка <Строго
секретно> (<Особая папка>), что подчеркивает его статус и
говорит о том, что строительство и эксплуатацию объекта предполагалось
проводить в обстановке строжайшей тайны. Так было и на самом деле.
Поэтому с самого начала и до настоящих дней историю установки № 476 в
Норильске сопровождают самые невероятные истории, отсюда же и её
норильские названия - <макаронка> и <шоколадка>. Официально
говорилось, что это - фабрика по производству макаронных изделий. А
название <установка-476> в Норильске знали только несколько
человек. Кстати, поначалу <объект № 476>
собирались строить не в Норильске. На совещании в МВД решили будущую
установку подчинить ПГУ, что вызвало недовольство у начальника
Минхимпрома Первухина, поскольку эта стройка разрушала монополию его
ведомства на производство <тяжелой> воды. С этого момента Первухин
всеми силами пытался сорвать строительство. Вот что об этом пишет С.М.
Карпачёва: <Первухин не мог не оценить изящную
инженерно-технологическию схему, предложенную Фольмером, однако
испытывал ревность оттого, что приоритет принадлежит не его институту
азотной промышленности, а каким-то <недобитым фашистам>. А.П.
Завенягин не мог организовать строительство <рядового, по инженерным
меркам, предприятия>, преградой был конфликт с Первухиным. Ссора
носила личный характер, но за спиной Первухина угадывалась чья-то более
значительная фигура>. Для установки требовался
аммиак, производящийся Минхимпромом, и потому поначалу считали, что
целесообразнее построить установку вблизи химзавода по производству
аммиака в Подмосковье. Но Первухин не дал разрешения. Установку
отказались строить и на других химзаводах СССР, подчинённых Минхимпрому.
На одном из совещаний ПГУ произошла открытая стычка между Первухиным и
Завенягиным. После чего Завенягин, как вспоминает Сусанна Карпачёва,
сказал: <Чёрт с ними, будем строить сами в Норильске. У нас там своё
руководство, никто не посмеет мешать. Аммиак, конечно, придётся
завозить, и производство окажется дороже, чем мы планировали... Но что
делать, иного пути нет!> <ТЯЖЕЛАЯ> ВОДА
Для проектных работ строительства <объекта № 476> было создано
специальное секретное КБ (ОБК-10) и лаборатория № 12 (начальник ОКБ и
лаборатории - С.М. Карпачева, заместитель и главный технолог ОКБ - А.М.
Розен, главный инженер - немецкий физик В. Байерль). Сотрудники
лаборатории приняли участие и в пуске завода.
Строительством установки по производству <тяжёлой> воды занимались
также институт <Проектстальконструкция> и Невский машзавод имени
Ленина. Технический проект установки был выполнен в 1947 году.
Согласно
проекту, основной частью установки стал уникальный каскад из пяти колонн
высотой около 100 метров каждая, установленных на постаменте и
окружённых 12 испарителями диаметром 3,2 м и высотой шесть метров. Весь
технологический процесс на заводе был полностью автоматизирован и
управлялся с центрального пульта. Несмотря на
сопротивление некоторых должностных лиц, работы по пуску (переделка
неработоспособной аппаратуры) были начаты уже в 1952 году. Научное
руководство осуществляли совместно В. Байерль (до начала 1954 г.) и А.М.
Розен (до 1957 г.). В проведении пусковых работ принимали участие
норильчане: директор завода Е.Ф. Бражников, главный инженер завода О.В.
Трофимов, а также молодые ведущие технологи - Ц. Бобовников, Е. Майоров,
М. Ливкович и Н. Рязанов. Конфликт с Первухиным
имел продолжение и в Норильске. Так, эксплуатацию установки поручили
Гаркаеву - начальнику седьмого управления НКВД, тот, в свою очередь,
назначил начальником производства совершенного пьяницу... Они всячески
срывали работы, мешали проводить замеры аппаратуры. Так, например,
Гаркаев вычеркнул из договоров с заводом-изготовителем несколько
необходимых в тот момент насосов и компрессоров новой конструкции,
мотивируя это необходимостью экономии. Сусанна Михайловна Карпачёва
вспоминала, что в конце 1949 г. её пригласил зампред Госплана и стал
сначала вежливо, а затем настойчиво требовать, чтобы она подтвердила,
что Завенягин с вредительской целью строит установку в Норильске. Она
отказалась, а когда рассказала об этом Авраамию Павловичу, тот побелел, а
затем улыбнулся и сказал: <Не обращайте внимания, - и не такое
бывает>. Во время строительства и эксплуатации
установки постоянно приходили записки в Совмин от посторонних лиц, что
немецкие учёные - вредители. Пришлось выдержать настоящие баталии и с
Центральным конструкторским бюро арматуростроения (ЦКБА). Если бы не
напор А. Розена и В. Калинина, то в 1953 году могла бы произойти
страшная авария. Дело в том, что ЦКБА не хотело устанавливать буртики
(обратное уплотнение) в конструкции задвижек, без которых 500 кубометров
аммиака под давлением 16 атмосфер могли вылиться, а это бы вызвало
бедствие в городе и задержку пуска установки минимум на год.
Но, так или иначе, в 1955 году установка была пущена. Летом она выдала
первую продукцию - <тяжёлую> воду с концентрацией 99,9 процента по
дейтерию. Однако производительность завода из-за ошибок в предпроектных
решениях составляла лишь 40 процентов. После дополнительных мер
производительность удалось довести до 85 процентов проектной мощности.
Кстати, немцы, проектировавшие установку, её пуска не увидели - Фольмер
вернулся в ГДР в 1953 г., Байерль и Рихтер - в 1954 г.
Жители Норильска, видя стометровую колонну, прозвали её
<макаронкой> или же <шоколадкой>. Кто знал, что там
происходило? Старожилы города говорили, что люди, работавшие на
<макаронке>, даже отмечали праздники на предприятии, чтобы в
<хмельном> состоянии не сболтнуть лишнего.
Автору этих строк
пришлось специально пролистать норильские газеты 40-50-х, чтобы найти
хоть какое-то упоминание о необычном сооружении, воздвигнутом в
Норильске, но безрезультатно. Даже сейчас, когда секретность снята,
упоминаний о <макаронке> или ректификационной колонне в печати не
появляется. Неизвестно, и где именно находилась
<макаронка>. Вот что написала Тамара Викторовна Пичугина, ветеран
Норильска: <Макаронкой> называли завод на Круглом озере. Я очень
хорошо помню, как в 1950-52 гг. на железнодорожной станции
<Норильск-1> в тупике стоял вагон на узкоколейке, и в этот
вагон-теплушку заключённые под усиленным конвоем перетаскивали из машины
красивые аккуратные бочонки. Люди говорили, что в этих бочонках -
настоящая продукция <макаронки>, <тяжёлая> вода.
Свидетелем демонтажа <макаронки> был другой норильчанин, Леонард
Владимирович Чалый. В октябре прошлого года, во время его короткого
визита в Норильск, Леонард Владимирович рассказал: <Когда в 1959-м
году я приехал в Норильск, <макаронку> уже разобрали, а
оборудование демонтировали. Мощные, по тому времени, холодильники я
лично видел на утильбазе. Находилась эта установка в районе ТЭЦ, вернее,
в пятистах метрах от следующей от неё автобусной остановки, называемой
<озеро Круглое>. Там действительно <лежало> озеро диаметром
300 метров. <Макаронка> была секретным объектом. Я тогда
разговаривал с одним из тех, кто там работал. Так вот он говорил, что
пропуск у него был только в один цех, ходить по всей установке работники
не имели права>. В начале 60-х установку с
уникальным оборудованием демонтировали, все материалы по строительству и
эксплуатации засекретили. Естественно, до наших дней никаких
доказательств существования на Круглом озере <макаронки> не
сохранилось, как и самого Круглого озера. Почему демонтировали
<макаронку>? Считается, что к концу 50-х, когда производство
<тяжёлой> воды было развернуто ещё в нескольких регионах
Советского Союза, производить этот дорогостоящий материал в Заполярье
стало нецелесообразным. Немецкие специалисты, выехавшие в 1954 году в
Германию, называли норильскую установку <руинами инвестиций>. А
С.М. Карпачёва по этому поводу писала: <Конечно, в условиях Севера
она (установка) была очень неэкономична: дорого обходился привозной
аммиак, дорого было тепло и рабочая сила. А сколько времени потрачено
зря! Сколько расходов для страны! И всё - из- за ненависти одного
человека к другому...> А.М. Розен говорил, что норильская установка в
контексте советского атомного проекта сыграла весьма скромную роль.
Последнее, впрочем, не совсем так. Норильская эпопея оставила след не
только в отечественной науке. Часть опыта, полученного при создании
установки, была опубликована в монографии А.М. Розена <Теория
разделения изотопов в колоннах> (Атомиздат., 1960). На основе
норильского опыта была создана теория, ныне широко применяемая в
различных областях промышленности и обобщённая в книге <Масштабный
переход в химической технологии> (Химия, 1980).
У этих событий есть ещё одна чисто человеческая грань. Во время работы в
Норильске немецкие учёные подружились с нашими специалистами. Сусанна
Михайловна Карпачёва учила жену Байерля Марию варить варенье, семьями
они ходили на концерты, их дети вместе посещали школу. Адриана Розена и
Густава Рихтера объединяла любовь к классической музыке. Рихтер,
приезжая в Норильск из Москвы, привозил с собой проигрыватель, и они
наслаждались, слушая <Неоконченную симфонию> Шуберта. После
завершения норильской эпопеи Байерль вернулся в ГДР, где руководил
крупной проектной организацией. Макс Фольмер в 1953 году возглавил
Академию наук ГДР. В 1991 году, когда сведения о
пуске установки были рассекречены, Адриан Михайлович Розен выступил в
Северодонске на Всесоюзной конференции по ректификации. Его доклад
касался и работы в Норильске над установкой по производству
<тяжёлой> воды. На этом роль Норильска в решении атомного вопроса исчерпана, но не закончилась она для Таймыра.
Глава 2. УРАНОВЫЙ ПОЛУОСТРОВ <ПЕРЕВЕРНЁМ ТУНДРУ, НО СДЕЛАЕМ ВСЁ...>
Поскольку до 1942 года уран был привозной, а найденные месторождения в
Советском Союзе не удовлетворяли потребностям зарождавшегося
<уранового проекта>, с момента создания атомной бомбы американцами
Сталин решил спешно развернуть работы по поискам и добыче урана в СССР.
Одно месторождение урана - Каменское - нашли на
Таймырском полуострове, в южной части полуострова Челюскин. Его открыла
группа геологов Таймырской экспедиции Арктического института,
руководитель которой Л. Мирошников впоследствии писал: <На нескольких
профилях в одних местах были вскрыты странные дайкообразные тела... в
других - выцветы и небольшие гнезда мелкокристаллических минералов...
все заметно радиоактивно>. О том, что на
Таймыре велись разработки уранового месторождения, есть немало косвенных
данных. Например, немецкий орнитолог Е. Новак обнаружил на берегу реки
Широкой на Таймыре остатки особо секретного лагеря, который не был
обозначен даже на специальных картах НКВД и, видимо, в целях конспирации
(и по географическому положению - на берегу реки) получил название
<Рыбак>. Новак предположил, что именно в <Рыбаке>
заключенные добывали урановую руду. Завенягин,
скорее всего, знал, что во время полевых экспедиций в 1948-1949 гг. в
арктической части Таймырского полуострова установлено наличие уранового
месторождения, так называемый объект № 31. Вопрос о начале работ по
добыче урана на Таймыре был решён мгновенно. Ориентировочный план
перспективных запасов на Таймыре составлял 50 единиц. Пятьдесят тонн
урана. Для ста атомных бомб... Руководство не
смутило даже то, что месторождение ещё не вышло из состояния поисков, не
было тщательно разведано, оконтурено и прослежено в глубину. Майор МВД
К.Д. Васин - начальник нового 21-го управления при Норильском лагере на
аргументы геологов неизменно отвечал: <Мы получили указание:
выполнить и доложить. И мы это указание выполним и доложим в срок. У нас
есть средства, возможности, деньги. У нас есть воля. Мы перевернем
тундру, но сделаем то, что должны сделать>. Тот же Васин говорил
заключенным: <Мы - Горно-геологическое управление - здесь, ГУЛАГ -
Главное управление лагерей - там. ГГУ и ГУЛАГ вовсе не единое целое. Мы,
ГГУ - заказываем нужную нам работу и за неё платим, они - ГУЛАГ,
рабочей силой заключённых её выполняют. Нас связывает простой холодный
расчёт, не более. Никаких общих целей или идей у нас нет. В этом
сложность нашего положения. Лагерь не может сидеть, сложа руки. Он хочет
есть. Его надо кормить. Он должен работать>. Здесь сработал уже
хорошо отлаженный метод (Норильск, Воркута - Магадан) - для освоения
труднодоступного месторождения был создан лагерь. В
спешном темпе к концу полярной ночи привезли пятьсот заключённых.
Никакого специального отбора перед их отправкой в секретный лагерь НКВД
не проводили, поэтому, вспоминают, среди каторжан <Рыбака> были
даже подростки - рассказывают о некоем парне по имени Прохор, который
попал в лагерь прямо со школьной скамьи, после драки с сыном секретаря
райкома. Прохор досиживал пятилетний срок, когда его выдернули из лагеря
и этапировали в <Рыбак>. <В основном на
горных работах были заняты осуждённые за военные преступления и
мародерство в конце войны...> , - написал нам в воспоминаниях один из
участников тех событий. - Я же особо уважал <каторжан> - людей
культурных, работящих. Были люди и разных национальностей: латыши,
литовцы, татары и др., без бандитских замашек, трудолюбивые>.
Объект № 31 (<Рыбак>) сделали основательно: первоначально
поставили три финских домика <шесть на шесть>, уже осенью 1949 г.
их стало 20. В первом была комната для горняков, во втором -
радиостанция, а в третьем домике находилась столовая. К югу от финских
домиков разбили палаточный лагерь, где жили заключённые. По краям лагеря
стояли вышки, а охрана жила в настоящих бревенчатых пятистенках, один
из которых специально переправили с мыса Челюскин. В пределах от трёх до
семи километров от палаток з/к находились три геолого-разведывательные
точки с палатками КАПШ-1 для геологов (на три человека) и КАПШ-2 для
рабочих на 15-20 человек. На территории самого объекта № 31 был участок с
множеством шурфов глубиной 10-20 метров, где проводилась основная
добыча урана. В трёх километрах к востоку от базы находились маленькие
шурфы и канавы. УЗНИКИ <РЫБАКА>
Александр Ефремович Лукьянов - единственный оставшийся сегодня в живых
выпускник группы Норильского горно-металлургического техникума, летом
1950 года получивших распределение и направленных на работу в
горно-промышленное управление № 21. Своё долголетие Александр Ефремович
объяснил <сравнительно коротким пребыванием в <трескучем аду> -
порядка двух лет... Лучевой болезни безразлично кого поражать. Молодых
специалистов из Норильского техникума направляли на <Рыбак>
согласно секретному приказу НКВД № 0015. Отказ поставить подпись под
распределением на <секретный объект> грозил следствием и лагерным
сроком. Александр Ефремович, единственный
свидетель того, что происходило в <урановом лагере> на Таймыре,
написал, как осенью 1950 года в <Рыбак> доставляли первые
технологические грузы: <Это было глубокой осенью, кажется, уже
началась полярная ночь. Грузы для объекта (десять тонн) доставили пять
мощных ледоколов: <Ермак>, <Красин>, <Сталин>,
<Седов> и <Сибиряков> - с пароходами, везущими разную
технику, транспорт, оборудование, горючие материалы, продукты питания и
т.д. Тяжело гружёные транспорты с трудом пробивались к нам, мы постоянно
пускали световые ракеты для их ориентировки>.
Об этом беспримерном переходе ничего не сообщали газеты тех времён.
Только спустя семь лет, когда в Якутии в мирный поселок караван
грузовиков доставит груз, напишут об <опыте длительных переходов в
арктических условиях>. А ведь якутский автопереход был куда легче,
чем доставка грузов от арктического побережья в сверхсекретный лагерь
<Рыбак>! Грузы доставлялись в бухту Зимовочную в заливе Фаддея,
где промерами были обнаружены глубины свыше 15 метров, позволяющие
подходить близко к берегу судам с большой осадкой.
<Рыбак> планировался с размахом. Проектировщикам выдали задание
на строительство уранового рудника, временного водохранилища,
обогатительной фабрики, посёлка, и даже аэропорта. От бухты Зимовочной
до рудника предстояло проложить узкоколейку. Только страшной спешкой и
необходимостью в кратчайшие сроки наладить производство урановой руды
объяснялось то, что проекты начали выполняться без детального изучения
месторождения, без составления главного документа - проекта
геологоразведочных работ. Из-за сверхсекретности <Рыбака> первые
ящики с урановой рудой поручили вывозить самому И.П. Мазуруку,
легендарному лётчику, а в то время - начальнику полярной навигации
(именно Мазурук и упомянул о <Рыбаке> в одной из своих книг).
Всего же за два года работ на обследованной территории площадью 1750
кв. км выявлено более 15 участков обогащённых привлекательным ураном.
Месторождение было строго засекречено, существовало специальное
распоряжение <...не оставлять никаких документов - ни дневников, ни
писем, ни зарисовок, ни фотографий, ни статей...> Но, несмотря на
засекреченность, Александр Ефремович Лукьянов писал о том, что о работах
на <Рыбаке> знали и американцы: <Числа 20 июня 1950 г. мимо
нас пролетел на большой высоте тяжёлый американский самолёт. Я слышал
над собой рокот моторов. Затем нам сообщили, что самолёт был сбит и
посажен (оказывается, недалеко от нас был военный аэродром)...>
Видимо, даже особая секретность не помешала американским разведчикам
узнать о местонахождении <Рыбака>, который они, наверное, пытались
снять на плёнку, но не удалось... В качестве
рабочей силы в лагере использовались специалисты вольнонаемные и
заключенные. Зэкам никто не объяснял, что работают они на особо опасных
радиационных участках, и тем более не знали они, что спустя несколько
лет начнут умирать от лучевой болезни. Но это будет позже, а пока они
трудились в нечеловеческих условиях. <Летом иногда приезжали из
Москвы (мы подчинялись только Москве) проверяющие с приборами и
удовлетворенно цокали языками, слушая громкую трель приборов от
содержания урана>, - пишет Лукьянов.
НИКТО НЕ ХОТЕЛ ДОЛОЖИТЬ
К концу 1951 года месторождение не оправдало возложенных на него
ожиданий: вложены громадные средства, а результата нет. Управление
бесславно почило, <уничтожив все следы своей непродуктивной
деятельности>. Ликвидационные работы были развернуты также поспешно,
как и эксплуатационные. Принято решение: закрыть работы на
<Рыбаке>, под которым каждый, от кого это зависело, охотно
поставили свою подпись. Казалось бы, всё просто -
закрыть работы, но не стоит забывать, сколько физических сил и
материальных затрат потребовалось, чтобы развернуть в Арктике добычу
урановой руды. Достаточно сказать, что доставка в <Рыбак> одного
килограмма грузов самолётом обходилось стране в три рубля. А сколько
тонн туда было доставлено! Не стоит забывать и беспримерный переход
шести ледоколов и машин. И всё прахом, искать нечего.
В момент ликвидационных работ (вспоминает Лукьянов) произошло
невероятное. Из скважины на центральном участке месторождения подняли
радиоактивный керн с глубины 188 метров. У всех присутствующих
вытянулись лица: значит, месторождение не <пустое>! Все были
сильно перепуганы: получалось, что геологи и энкавэдэшники обманули
Сталина, дав добро на начало ликвидации <Рыбака> как
бесперспективного посёлка. Идти докладывать
руководству, что произошла ошибка и месторождение надо разрабатывать
дальше, никто не решился. Керн сбросили в глубокую скважину и взорвали.
Заодно взорвали все соседние шурфы. Утопили тридцать бочек с
радиоактивной рудой. Всё, что могли сжечь - сожгли, утопить - утопили.
Бульдозеры смешали с землёй несколько тысяч банок консервов - весь
зимний запас продовольствия для <уранового лагеря>. Вольнонаёмный
состав посёлка и специалистов вывезли в Норильск. Что случилось с
заключёнными - можно только предполагать. Старожилы утверждают, что
баржи с заключёнными, работавшими на объекте № 31, были утоплены (такие
слухи активно ходили в Норильске). О <Рыбаке> забыли, но строители
и специалисты не забыли о подписи на документе о неразглашении
секретных сведений. Все, кто имел какое-то отношение к <урановому
лагерю> на Таймыре, предпочитали помалкивать.
ДОМИКИ ОСТАЛИСЬ
Юрий Владимирович Костров, главный геолог геолого-химической партии
Центральной арктической геологоразведочной экспедиции (ЦАГРЭ), в один из
полевых сезонов побывал в разрушенном сверхсекретном лагере, известном
как <Рыбак>. На фотографиях - развалины кирпичного дома. В
<Рыбаке>, говорит Костров, до сих пор сохранились дороги, которые
зэки строили вручную, выкорчевывая из вечной мерзлоты огромные валуны,
<но дорога - гладкая как асфальт>. Этой дорогой пользуются
геологи, которые не забывают сказать <спасибо> товарищу Сталину.
Побывавшие на объекте <Рыбак> геологи рассказывают, что там до
сих пор сохранились три финских домика, где жили геологи, и бараки з/к.
Ю.В. Костров: <Увидели мы склад. Железный замок на дверях - склад
заперт. Но стен нет! Всё давно развалилось, только стена с дверью и
замком осталась. Там мы нашли тушёнку. И много посуды - миски, ложки,
кружки. Кучу эмалированных чайников. Два бочонка с растительным маслом
литров по сто. Нормальное масло, но перемороженное. Попробовать не
рискнули...> Ржавая посуда, лопнувшие чайники и
нелепая дверь с железным замком - неужели это всё, что осталось от
<урановой Атлантиды>? Как сегодня, спустя
полвека, видится сложная проблема <Рыбака>? По мнению геологов и
участника этих событий Л. Д. Мирошникова, имеются достаточные основания
утверждать, что на северном Таймыре располагается своеобразная, мало
изученная ураноносная провинция, которая ждёт своих исследователей. Орест БОДНАРЧУК, ученик четвёртой многопрофильной гимназии.
Источник: http://mssdelka.ru/ |
